Какой таксист не любит поговорить, и особенно с общительным пассажиром? Николай не был исключением, но в этот рейс, что называется, обломалось. Пассажирка – женщина неопределенного возраста – он и лица-то толком не разглядел! – с елкой, вызвавшая такси к привокзальному рынку, как пробормотала адрес, так и замолчала. Даже капюшон пальто с головы не откинула, хотя в машине работала печка. Странноватая какая-то, а может, просто устала или неважно себя чувствует. За десять лет Николай перевозил столько самых экзотических личностей, что неразговорчивой дамочкой его смутить было трудно. Пусть помолчит, а он немного потреплется – не ехать же на другой конец города, да еще перед самым Новым годом, в похоронном молчании.

Не проси вечной любви. Тем более, что все равно не поймешь в начале, что вот она, та самая, о которой столько песен и фильмов, столько книг и легенд. Та самая, о которой столько лжи.

В начале ничего не понятно, даже собственная душа. Школа, как у всех; своя компания, как у всех (кроме совсем уж явных изгоев). Истеричная химичка, строгая математичка, военрук из отставников, тройки по алгебре, пятерки по истории. Вкус пива, выпитого в школьном дворе; первая сигарета, первый поцелуй – с девчонкой, которая вроде и не нравится, и нравится в то же время (есть такой счастливый возраст, когда все женщины привлекают). Мечты о взрослой жизни, грандиозные планы, сны, которые не сбудутся никогда; высокое мартовское небо и ласковый, влажный, теплый, уже весенний ветер, хотя в затененных местах еще не растаял снег. Самая ранняя юность, самая глупая, самая счастливая, и все разочарования мира еще впереди.

Есть ли в мире женщина, способная забыть ту неповторимую ночь – ночь перед собственной свадьбой? Хоть восемь раз выходи замуж, как Элизабет Тейлор – но и в восьмой раз будешь ворочаться без сна, переживая за завтрашний день. Что уж говорить про первую в жизни предсвадебную ночь – особенно если невеста уверена, что первый брак будет и последним.

Последние три года Евгения жаждала снова увидеть своего бывшего мужа Вадима, хотя с их развода уже прошло почти десять лет. Жажда эта, правда, походила не на стремление начать все сначала, а на тот зуд, который охватывает спецназовцев при получении команды «Найти и обезвредить!». Впрочем, убивать бывшего в прямом смысле слова она не собиралась (хотя, чего греха таить, и такое грешное желание мелькало): Евгении достаточно было морального расстрела и полной словесной капитуляции. Ей мучительно хотелось наконец-то отыграться, и если не полностью, то хоть частично компенсировать все пережитые по вине Вадима страдания.

Из горького неотвязного воспоминания это превратилось в ритуал: всякий раз, проходя или проезжая мимо сверкающего стеклянными стенами супермаркета бытовой техники, она мысленно видела то, что располагалось на этом месте 17 лет назад: пустырь, частично вытоптанный, частично поросший сорными травами. Пустырь, на котором какой-то сумасшедший венгр или чех разместил тем летом передвижной луна-парк: карусели, аттракционы, и среди них – мини-родео с детскими машинками, под навесом. В тот июньский, неимоверно теплый и душный день они спрятались под этим навесом от внезапного дождя. И то ли из-за неба, приобретшего несвойственный ему фиолетовый оттенок, то ли из-за полного безлюдья – кругом не было ни души, но все происходящее стало казаться им сценой из какого-то фильма, очень красивого и очень романтичного.

Солнце жарило совсем по-летнему, и за десять минут интенсивной ходьбы Ольга вконец изнемогла. Остановившись у чужого плетня, она поставила на землю свою большую сумку и принялась снимать шерстяное полупальто. Внезапное потепление, нередкое в это время года, застало ее врасплох: утро выдалось сырое, холодное и туманное, и Ольга, естественно, оделась потеплее.

Хотя нести полупальто на сгибе локтя было не слишком удобно, Ольга приободрилась и принялась искать искомый дом №24 с удвоенной энергией. Жаль, конечно, что в это царство крошечных особнячков и частных домов никакой общественный транспорт не ходит, а на такси у нее нет денег. Зимой эти полудеревенские улочки наверняка превращаются в каток, а поздней осенью – в непролазное болото. И от центра города, где она работает, далековато; но она всегда мечтала о собственном доме, и теперь, когда представилась такая возможность, грех от нее отказываться.

В будние дни продавщицы на промтоварном рынке откровенно скучают. После полудня еще кое-какие покупатели набегают, а по утрам – ни души, как в музее. Те, кто работает, на работе, домохозяйки хлопочут по хозяйству, а бездельницы – украшения жизни – рано утром вставать непривычны. Продавщицы сидят сложа руки, откровенно зевают, хлебают кофе из одноразовых стаканчиков и болтают – кто о чем.

Они познакомились на встрече нового, 1986 года, в военном училище. Им было по 22 года; он закончил это училище в прошлом году, она первый год после пединститута работала в школе учительницей истории. На новогодний вечер ее привела подруга. Они понравились друг другу с первого взгляда, и медленный танец под популярную песню «Мы желаем счастья вам» имел самое обычное и самое приятное продолжение – свидания, признания, поцелуи. К марту он все для себя решил: он будет просить ее руки. Он планировал сделать это на ее дне рождения, в мае, но не успел. Неожиданно пришел приказ о переброске их части в Среднюю Азию. Афганистан. Он знал, что это означает, но не стал говорить ей, обнимая ее мутным, вьюжным мартовским днем на людном перроне. Она и так безутешно плакала, хоть он и повторял ей, что любит только ее, что скоро вернется. «Не плачь. Я вернусь к твоему дню рождения и приду на праздник с огромным букетом роз». «Правда?» -- спросила она сквозь слезы. «Даю слово. Я принесу ровно 23 алые розы, твои любимые». Она перестала плакать и улыбнулась.

Отгорел жаркий, бесконечно долгий июльский день, и на изнуренную зноем землю упала долгожданная прохлада. Вечер окутал синевой спеющую ниву и скошенные зеленые луга; в зеркальной глади медленных речных вод отразились первые звезды. На пыльных сельских улочках постепенно стихали дневные звуки. Разбежались по хатам заигравшиеся загорелые ребятишки, хозяйки, позвякивая ведрами, вернулись в дома после вечерней дойки; скрипнула калитка за тяжело ступающим запоздалым хозяином, усталым после дневных трудов. Минул час, и в хатах стали гаснуть огни: после ужина пришло время сна. Лишь одна юная парочка у плетня все не хотела расстаться, шепчась о своем заветном, милом, зеленом, да деревенский пьянчужка, возвращаясь спотыкающимся шагом домой, к гневу женушки, бормотал вполголоса какую-то песню, путая и мотив, и слова; но вскоре смолкли и эти голоса, и наступила тишина.

Слишком поспешный отъезд всегда похож на бегство, а отъезд тайный, второпях, на рассвете – вдвойне. Но знаешь, я хотела просто исчезнуть из твоей жизни, но вовремя поняла, что это будет подло; и потому я пишу это письмо, призванное объяснить необъяснимое на посторонний взгляд: почему женщина убегает от умного, доброго, безукоризненно порядочного мужчины, который хочет на ней жениться. Причем убегает после прекрасных трех недель, проведенных вдвоем на морском побережье; убегает, когда все так хорошо, что лучше и быть не может.

Воскресным утром, в половине девятого, Егор Петрович, позевывая, сел завтракать. Даже если б тарелку с омлетом ему не шваркнули под нос так, что омлет подпрыгнул и чуть не отправился в полет, одного взгляда на поджатые губы хозяйки, Таисии Сергеевны, было достаточно, чтоб понять: жена нынче не в духе. Причина плохого настроения выяснилась тут же.

– Ты что, забыл, какой у нас сегодня праздник? В четыре к нам Сережина мамзель пожалуют.
«Какая мамзель?» – хотел было переспросить еще не проснувшийся до конца Егор Петрович, но кстати вспомнил сам: сегодня впервые в гости в ним должна была придти Вика – девушка сына, и, возможно, будущая невестка. «То-то мать всполошилась», - добродушно подумал Егор Петрович, наминая яичницу с большим куском белого хлеба. У него предстоящие смотрины не вызывали никаких эмоций. К жизни он, особенно после сорока, относился со здравомыслием философа: что на роду написано, то и случится, а мира мудрей не будешь. Рано или поздно все парни женятся, стало быть, женится и Сергей. Повезет сыну с женой – будут жить, нет – разведутся. В любом случае от первого визита девушки в дом до свадьбы такая долгая дорожка, что нелепо не только переживать по этому поводу, но и много думать об этом. Так что Егор Петрович без тени угрызений совести после завтрака уселся смотреть телевизор, и его спокойствие и безмятежность являли собой разительный контраст с состоянием его супруги.

Внезапно налетает на город весенняя гроза, и испуганные пешеходы разлетаются во все стороны: забегают, отряхиваясь, в ближайшие магазины, жмутся под навесами, торопливо прячутся в открытых подъездах. Не знаю, как вы, а я люблю, достигнув заветного убежища, смотреть на мимолетное буйство стихии, на город, который сквозь мутную пелену ливня кажется новым, непривычным – как на старой открытке. Но откуда я бы не любовалась грозой – из чужого подъезда или из собственной квартиры, всегда в памяти всплывает одно и то же, одно и тоже. Так уж сложилась жизнь. Или я сложила ее сама, по неопытности и легкомыслию перепутав изначальный узор мозаики.

Психологи и женские журналы единодушны в том, что не стоит завязывать серьезные отношения как минимум в течение полугода после развода: все равно толку не будет. Аналогичного мнения придерживались даже те приятельницы Марины, которые читали по большей части телепрограмму и не отличали психологов от психиатров. Когда через три месяца после судебного заседания, поставившего точку в ее браке с Виталием, ожившая Марина сообщила подругам радостную весть о многообещаюшем знакомстве с интересным человеком, подруженьки посмотрели на нее с таким видом, точно она собралась вступить в секту самоубийц. Особенно кривились те, кто отговаривал ее от развода, размахивая вечным аргументом «Да кому ты нужна в свои тридцать шесть!» Но Марина, снова похорошевшая, с заблестевшими глазами, отмахивалась от доморощенных пророчиц и смеялась над неуклюжими шпильками.

Он вышел на волю восьмого, а наконец вернуться в город, где родился, где жила его мать, сумел лишь двадцать первого октября. Город встретил его холодным ветром и первым снегом. Ледяной ветер с Невы перехватывал дыхание, мелкие снежинки кололи лицо. Старая куртка и вытертый свитер под ней плохо защищали от холода, и чтоб согреться, он по дороге в дом, где жила его мать, несколько раз заходил в разные магазины, ничего не покупая и не рассматривая товары. Восемь лет он не был в этом городе, два года не видел мать, и больше ни о чем, кроме будущей встречи, думать не мог.

-- Что ж, не могу ни принять вашу точку зрения, ни опровергнуть ее. Но знаете ли, я несколько устал от решения философских проблем, обожрался утомина. Быть может, переменим тему?

-- С удовольствием, если только вы не устали и от разговора.

-- Нисколечко.

-- Тогда поговорим о чем-то легком и приятном?

-- Например, о любви.

-- Вы полагаете, что в понятие любви входят и легкость, и приятность?

-- Во всяком случае, мой жизненный опыт об этом свидетельствует. Но я не удивлюсь, если вы и здесь начнете спорить.

-- Соблазн большой…