30.09.2013 Женщина с ёлкой |
 Какой таксист не любит поговорить, и особенно с общительным пассажиром? Николай не был исключением, но в этот рейс, что называется, обломалось. Пассажирка – женщина неопределенного возраста – он и лица-то толком не разглядел! – с елкой, вызвавшая такси к привокзальному рынку, как пробормотала адрес, так и замолчала. Даже капюшон пальто с головы не откинула, хотя в машине работала печка. Странноватая какая-то, а может, просто устала или неважно себя чувствует. За десять лет Николай перевозил столько самых экзотических личностей, что неразговорчивой дамочкой его смутить было трудно. Пусть помолчит, а он немного потреплется – не ехать же на другой конец города, да еще перед самым Новым годом, в похоронном молчании. - Елку купили, значит? А я уже дома поставил, маленькую такую, из веточек. Зато пахнет настоящей хвоей, и сразу настроение особое. Только я ее не наряжал, даже дождик не повесил. Это когда дети маленькие были, мы ее все вместе украшали. А теперь для себя одного стараться не стоит. Жена… то есть бывшая жена… за границей, в Италии, уже 9 лет. Раньше хоть изредка звонила, теперь все, как отрезало. От детей разве что узнаю, как она там, что… Но и с детьми вижусь нечасто. Они взрослые давно, у них своя жизнь. Дочка вот-вот меня дедом сделает – самому не верится, в сорок пять лет – и дед. Но я женился рано. Почему? – продолжал Николай, хотя пассажирка ни о чем его не спрашивала и даже сидела не шевелясь. – А так вышло. Вернулся из армии, пошел к другу на день рождения, встретил там Веру, и все быстро закрутилось: летом познакомились, а в октябре она уже беременная Сашкой оказалась. Ну кретин, кто ему права выдал! – рявкнул Николай на туго соображающего водителя красной «Ауди», притормозившего перед светофором в последнюю минуту и чуть не врезавшегося ему в задний бампер. – О чем это я? А, да, такое дело, пришлось расписаться, потом Ириша родилась – так и жили. И вот что интересно: самые кошмарные девяностые годы как-то пережили вместе, плечом к плечу, а как немного полегчало в финансовом плане – что-то сломалось. Мать покойная мне говорила: не надо было Веру в Италию отпускать, ясно ж, что не вернется, она не первая, не последняя. А я потому и отпустил, что понял: все закончилось, мы уже чужие. Все, попали в пробку, теперь будем полчаса стоять, - повернулся он к пассажирке, но она сидела по-прежнему безмолвная, безучастная. С минуту помолчал и Николай, а потом прорвало, и он уже не этой кукле в бежевом пальто с дурацким капюшоном рассказывал о своей жизни, а внезапно – ни к месту, ни к времени – исповедовался перед собой. - Мне Вера в ночь перед отъездом сказала: «Я знаю, ты меня никогда не любил». А я промолчал, не хотел лгать. Потому что в самом деле – не любил. Смешно, но ведь бывает так: за всю жизнь я любил одну-единственную женщину. С четырнадцати лет, как впервые ее увидел, и до сего дня, наверное. Как сейчас помню: осень, дождь, в классе полутемно, первый урок. Входит наша классная, включает свет – «чего это вы в темноте сидите?» - и я увидел рядом с ней новенькую, тоненькую, растерянную. «Прошу любить и жаловать: ваша новая соученица Наташа Непийпиво». На перемене Гришка Зубаткин, царство ему небесное, попытался что-то пошлое сострить насчет фамилии новенькой, и я ему нос расквасил. Вот так началась моя любовь – с записи в дневнике и вызова родителей. Я ей не говорил ни о чем, но она знала, и я знал, что она знает. И все стены в округе были исписаны моими признаниями – без имени-фамилии, только инициалы, и зимой я веткой на снегу под ее окнами выводил «я тебя люблю», и снова без подписи. Любил, и сам стыдился своей любви, как бывает у мальчишек. Какой же дурак я был, какой дурак! Ладно, детство там, отрочество, можно понять. Но потом ведь подросли, а я дальше вел себя, как последний дурень. Мне казалось тогда – я ее недостоин. Она – умница, отличница, «спортсменка, комсомолка, красавица», а я так – рядовая человекоединица, серый троечник. А она и впрямь оказалась смелее, сильнее меня – потому что призналась первая, тогда, на выпускном. Но только и было два месяца нашего счастья, даже меньше, потому что она уезжала в Москву поступать. И поступила, а осенью меня забрили – я в школу в восемь лет пошел. Но еще до моего призыва и до ее отъезда на учебу мы поругались, по-глупому, из-за ерунды – как ссорятся в семнадцать лет. И так и не успели помириться. Тогда «гордость» мешала сделать первый шаг, написать ей, попросить прощения… а сейчас – куда писать-то? Я б не то что написал, я б пополз на коленях, но куда? Пока я служил, ее отца-военного перевели из нашего города. Можно было бы, конечно, узнать их новый адрес у Наташиных подруг, написать ей на московское общежитие, наконец, но я тогда встретил Веру. Но мне ведь мерещилось – это случайное, на минутку, блажь, а настоящее – это Наташа, и мы еще непременно свидимся. Только вот случайное оказалось на всю жизнь, а настоящее прошло мимо. Сколько раз я пытался себе представить: как сложилась ее жизнь? За кого она вышла замуж? По любви – или так, как я? Есть ли у нее дети? Какая она теперь? И неужели никогда не увидимся больше? Ни на одну встречу одноклассников она не приезжала, и никто про нее давно ничего не слышал. Немудрено – столько лет прошло! И страны той уже нет, и из нашего класса треть уже в ином мире. Я неверующий, но иногда сомнения накатывают – а может, и впрямь есть что-то? Ведь не зря столько умных людей веровали! И тогда я пробую молиться, то есть это не молитва, конечно, а так… просьба, что ли: «Господи, если ты есть, дай нам еще одну встречу». Смешно, да. Самому смешно. Прошу, а потом матерюсь. Потому что про…л жизнь. Он затормозил непривычно резко, точно второй раз в жизни сел за руль. Но разбередила ему душу эта поездка, и эта исповедь ненужная, и… к черту, сейчас он высадит эту женщину с елкой и скажет диспетчеру, что на сегодня его рабочий день закончен. Любой человек имеет иногда право напиться без всякой уважительной причины, а у него и причина есть – завтра Новый год. - С вас тридцать пять гривен. Пассажирка, за весь путь не проронившая ни слова, дальше сидела неподвижно. - С вас тридцать пять гривен, - повторил Николай, слегка встревожившись – оглохла она, что ли? – Можете проверить по счетчику. Но женщина с елкой не стала склоняться над счетчиком. Медленным, невыносимо медленным движением она стянула капюшон с русой головы и повернула лицо к Николаю. И тогда настал его черед онеметь. © Елена Шерман |
|
|
