Здоровье надо беречь.
Это мне с детства школьная медсестра внушала, когда я в очередной раз оказывалась в её кабинете с разбитым носом, порванным ухом, вывихнутой ногой и пищевым отравлением творожными сырками «Школьные». А я была непослушной девочкой, и не слушала пожилого медицинского работника. Я свято верила, что у меня-то здоровье ого-го. Богатырское. Иваноподдубное. Турчинскообразное. На десятерых хватит. Вон как я ловко и гимнастически гибко спрыгнула в лестничный пролёт со второго этажа. Ну, может, и не спрыгнула, а просто пизданулась сослепу, но ведь не разбилась. И отделалась только огромным синяком на жопе в форме Африки с глобуса. А могла б и шею сломать, если б не моё здоровьице богатырское.
Обманывать саму себя я тоже любила с детства.

Когда мне стукнуло десять лет, моя мама вызвала меня на откровенный разговор. Это я поняла сразу, как только увидела её лицо, и сложенную вчетверо газету, торчащую из кармана маминого домашнего халата. Все серьёзные разговоры со мной мама вела, зачитывая мне вслух какую-нибудь поучительную статью из газеты, и заканчивала разговор словами: «Лида, ты всё поняла?» Иногда я абсолютно нихуя не понимала, но всегда согласно кивала головой. В противном случае, мама читала мне газету ещё три раза подряд. Таким образом, к моим десяти годам я имела уже три серьёзных разговора с мамой. По статье: «В Африке голодают негры», которая должна была пробудить во мне сострадание к убогим, и, само собой, пробудила, причём, настолько, что я неделю ложилась спать, положив под подушку фото из газеты, с которого на меня смотрел грустными базедовыми глазами облепленный мухами цеце маленький голодный негроид. По статье «Курение - отрава», где подробно рассказывалось о том как курение убивает людей раком, и по статье «Маленький дьявол», где писали про девочку, которая убила свою маму кухонным ножом, за то что та не пустила её в субботу в кино, на мультик «Лисёнок Вук». Последнюю статью мне мама прочитала три раза, потому что с первого прочтения я не поняла – нахуя мне это знать? После третьего я догадалась, что моя мама таким образом намекает, что в субботу я отсосу с Лисёнком Вуком, потому что она меня собирается наказать, и предупреждает, что ножи с кухни она попрячет...

Лет до четырнадцати я была послушной и хорошей девочкой. У меня были косы, нетронутые перекисью, печень, нетронутая алкоголем, и нано-сиси нетронутые даже лифчиком нулевого размера.
Мамина радость, папина гордость, и позор семьи в моих собственных глазах. Все мои школьные подружки уже пробовали польские крем-ликёры, курили невзатяг пижженный у пап «Пегас», пару раз делали «химию» на мелкие палочки, а кое-кому даже лазил в трусы Лёшка Пожидаев. Я очень комплексовала.

Кто-то коллекционирует магнитеки на холодильник, кто-то плюшевых поросяток с китайской музыкальной начинкой, а кто-то и ретро-автомобили за многаденег.

Я же когда-то коллекционировала фриков. Ну, и китайских поросяток тоже.

Причём, в коллекцию мою и те, и другие попадали как-то сами по себе. Я особых усилий никогда не прилагала.

Или же так считала.

А вот поросятки были какбэ отличительным знаком фриков, это я уже лет через десять поняла. Когда посчитала количество подаренных мне хряков, и разделила их на количество своих коллекционных упырей. Полученный коэффициент был равен единице.

Вот есть у меня жопа. Нет, друзья, не попка, не попочка, не популюлечка, а жопа. Справедливости ради, замечу, что и не сракотан метр на метр, как витрина ларька продовольственного, а просто среднестатистическая жопа.
Может быть, вы свою жопу не замечаете, не обращаете на неё внимания, или даже совсем не знаете сколько она сантиметров в объёме – это значит, что вы мужик. И вам это читать нинада. Этот текст для настоящих женщен. Для женщен, которые среди пятиста фотографий чужих жоп безошибочно найдут свою, потому что знают каждую целлюлитинку, каждый сантиметрик, каждую царапинку. «Я помню все твои трещинки»(с)

Когда мне стукнуло двенадцать лет, ко мне пришёл мой дед, и сказал:
- Я старый солдат, и не знаю слов любви. Да они тебе и не нужны в общем-то. Свою любовь к тебе, внучка, я выражаю в виде двухкомнатной квартиры, которую ты обретёшь сразу же после того как я умру. В чём подвох, спросишь? А в том что я ещё бодр, весел, и не ссусь под себя. А это значит, что хату ты получишь нескоро. Травить меня бесполезно, я два раза ел пирожки твоей мамы, и выжил. Значит, у меня иммунитет даже к плутонию. Долго ждать будешь.

«Это пиздец» – Подвела я итог пятнадцатиминутному и пристрастному изучению себя в зеркале, и, протяжно втянув весенне-аллергические сопли в голову, приготовилась заплакать.
«Дзынь-дзынь» — помешал моим планам телефонный звонок, и я подняла трубку.

— Это пиздец. – Продублировал мою мысль на том конце провода Ершовский голос.
Я вздохнула, и мы с трубкой немного помолчали.
— Ты тоже сегодня обнаружила фотоальбом пятнадцатилетней давности, и за каким-то хуем его полистала? – издалека и непонятно начала Юлька.

На часах был полдень. Мы с Ершовой сидели и пили. Она чай, а я коньяк. Спизженный по случаю из папиной заначки под шкафом.
На часах был полдень. А пить мы с Ершовой начали тоже в двенадцать. Только ночи. И последние три часа пили мы молча.
- Экий пидорас. – Я решила нарушить тишину, ибо чувствовала, что за минувшие сто восемьдесят минут мы с Юлькой расплодили батальон конной милиции.
- Экий, действительно. – Подтвердила Ершова, и похлопала себя по животу: — Слушай, я уже четыре литра чая выдула, а ты всё ещё к консенсусу не пришла.
- Не пойду я к твоему консенсусу. – Я машинально пригубила свой стакан, потому что коньяк в общем-то кончился ещё в шесть утра, второй бутылки не было, а чаю не хотелось. – Грех это, Ершова.
- Грех, Лида, это жену больную бросать. С дитём малым! – Повысила голос Юлька, а я спросила:
- Почему больную?
- Да потому что только больная на голову баба, когда её муж бросает, двенадцать часов подряд ебёт мне мозг на тему «Как вернуть эту паскудину?», а советов моих слушать не желает! – Закричала Ершова, и схватила меня за шкирку: — Собирайся, брошенка. Это твой единственный шанс...

Его звали просто и незатейливо – Чибис. Настоящего его имени не знал никто. Даже мой двоюродный брат Борян.
Чибис сидел на унитазе, неестественно вывернув колени, и, кажется, был мёртв.
- Твой Чибис умер. – Я подошла к Боряну, и положила ему руку на плечо. – Крепись, брат.
- Он сидит на унитазе с зелёным лицом, вывернутыми коленками, и не дышит? – Борян, кажется, не был потрясён скорбной новостью.
- И воняет.
- Типун тебе на язык, дура! – Рассердился брат, и даже замахнулся на меня нетрезвой рукой. – Скажешь тоже – умер! Чибис всегда так спит!
- Тогда какого хуя ты назначил этого зомби моим телохранителем, скот? – Я тоже рассердилась и замахнулась на Боряна нетрезвой рукой. – К тому же, он сруль!

Так получилось, что я вышла замуж за лучшего друга, мы встречались буквально месяц и сразу же стали жить вместе, а в ночь 31 декабря он сделал мне предложение, и спустя полгода мы поженились.

Человек с принципами

Человеческая память удивительно реагирует на запахи. Едва уловимый запах мела напоминает о школьных буднях, хлорка пробуждает в памяти грустные больничные воспоминания, а стоит ощутить томный, густой аромат темно-красных роз – и перед глазами встает высокая широкоплечая фигура с огромным букетом в руке. Снова вечер теплого летнего дня; из чьей-то припаркованной у кафе машины доносится бойкая музыка, а тротуар разогрет и сквозь тонкие подошвы туфель она ощущает его жар. Тот летний вечер был десять лет назад – даже не верится, что столько дней и ночей унесла бесследно река времени. Она была стройнее, красивее, увереннее, легкомысленнее, чем теперь – а, впрочем, что вспоминать. Отрезок жизни, начавшийся тем летним вечером, закончился два года назад, и нет смысла ворошить былое только потому, что за соседний столик уселась юная парочка: лохматый парень и девица в черном платье, с тремя темно-красными розами, а ветер донес до ее столика аромат цветов...

Когда бы Наташа не звонила Оксане – а она могла позвонить и во вьюжную полночь, и в солнечный полдень – у нее были очень важные, экстренные новости, требующие немедленного обсуждения. Оксана, знавшая Наташу с третьего класса, давно не роптала и не удивлялась – такой характер, такой человек. Но последние четыре месяца почти все разговоры с Наташей сводились к одной-единственной теме – Андрею.

Если поначалу разведенная Оксана радовалась за одинокую подругу, наконец-то обретшую личную жизнь, то постепенно к бескорыстной радости стали примешиваться и другое чувство, не столь благородное. Уж больно сочными и яркими красками рисовала Наташа портрет своего возлюбленного – красавца, интеллектуала, бизнесмена, спортсмена и непревзойденного любовника...

Аккурат перед 8 Марта Ольга Павловна узнала, что у нее есть тайный поклонник. Обнаружилось это довольно просто: в верхнем ящике ее рабочего стола появилась большая шоколадка с изюмом и орехами. Кто-то положил ее туда, желая сделать ей приятное, и этот кто-то знал о ее том, что темный шоколад с изюмом и орехами – ее любимый.

Никаких версий по поводу того, кто бы это мог быть, у Ольги Павловны не имелось, но, вне всякого сомнения, это был кто-то из сослуживцев, потому что чужие по офису не ходили, и никто из опрошенных женщин-коллег в причастности к дарению шоколадки не сознался. Впрочем, Ольгу Павловну интересовали не столько слова, сколько взгляды, а во взглядах сразу читалось: не мы. Алевтина, известная язва, даже отпустила шпильку: скромненький, мол, подарок – «пионерский». Точно пионер решил поздравить любимую учительницу ботаники.

- Уф, - откинулся на спинку стула Андрей, вытирая салфеткой губы, - я объелся. Спасибо, Наташа! Прекрасный обед. А говорила, что не умеешь готовить.

- Я говорила, что посмотрю на твое поведение и решу, кормить тебя или нет, - кокетливо улыбнулась Наташа, и Андрей ощутил, что легкое переедание не помешает ему и далее идти по стезе плотских удовольствий. Небрежно развалившись на стуле, он любовался стройной фигуркой Наташи, проворно собравшей посуду со стола и взявшейся за ее немедленное мытье.
- Ненавижу грязную посуду в мойке.
- А ты, оказывается, хорошая хозяйка.
- Уже сватаешься?
- Нет, - заулыбался Андрей, - но допускаю и такое развитие событий.

- Нет, ну я не понимаю: от тебя убудет, что ли? Посидите, поговорите, кофе попьете, не понравится – попрощаешься и уйдешь. Ты пойми: под лежачий камень вода не потечет!

Рита вздохнула. Этот монолог в исполнении лучшей подруги она слушала регулярно: как только на горизонте Светланы возникал холостяк любого возраста, комплекции и профессии, она тут же начинала сватать его Рите. В роли потенциальных женихов уже побывал непризнанный миром художник-самоучка с большим талантом; бросивший пить сантехник – брат Светланиной парикмахерши; разведенный преподаватель из колледжа легкой промышленности и даже крепкий шестидесятипятилетний полковник запаса. Обычно Рите удавалось отбиться от навязываемых свиданий вслепую, и она надеялась, что и на этот раз обычная тактика сработает – но Светлана стояла неколебимо, как столб.