14.06.2013 Время стоянки поезда - пятнадцать минут |
 В тот августовский день с севера позвонила тетя Поля, непутевая младшая сестра матери. Позвонила соседям, Нечипоренкам, жившим в двухэтажном кирпичном доме, те бросились звать мать, еле успели. Домой мать вернулась с сияющим лицом: оказалось, тетя Поля замуж выходит. И тут же отправила Васька на станцию, к бабе Вере, сообщить радостную весть. Его все называли по доармейской кличке – Васёк, и это его немного злило. Он успел уже закончить школу, и хорошо закончить, с двумя четверками, отслужить два года в танковых войсках, теперь работал помощником комбайнера и казался себе очень взрослым, солидным мужчиной, знающим жизнь. И внешне уже не пацаненок, каким уходил в армию: высокий, широкоплечий, со светло-русыми усиками на загорелом лице. А все «Васёк», «Васёк»! На станцию он пошел нехотя – жарко очень, хоть и было до нее всего пятнадцать минут ходьбы. В такую жару даже собаки спят в тени, куры прячутся. Пока шел, только одного человека и встретил, а ведь Семихатки село большое. Большое село и крупная железнодорожная станция, где всегда, в любую погоду кипит жизнь. Многие сельчане работают при железной дороге, и в том числе баба Вера. Проходящие поезда в Семихатках останавливаются на 10-15 минут, а иногда даже по полчаса стоят, пассажиры выходят на перрон размяться. А тут им и пирожки предлагают с повидлом, рисом, маком, и чебуреки с мясом, и мороженое, и киоск «Союзпечати». Тут же и баба Вера сидит на маленькой самодельной табуреточке, за импровизированным прилавком из старого ящика, покрытого куском выцветшей клеенки, продает белые, тыквенные семечки. Еще на подходе услышал он протяжный гудок поезда, и подумал, что к бабе Вере клиенты прибыли. И точно, перрон был полон народу: один поезд стоял на путях, другой, «Симферополь-Киев», только что подъехал. -- Станция Семихатки. Время стоянки поезда «Симферополь-Киев» пятнадцать минут, -- металлическим голосом объявила в громкоговоритель дежурная по станции. В жарком воздухе чувствовался запах гари. У вагонов уже стояли кучки разомлевших, с красными от вагонной духоты лицами пассажиров. Осмотревшись, они разделялись – мужчины шли к пивной бочке, матери семейств покупали съестное, чинные старички шли к киоску за «Советским спортом», а дамочки – за журналом «Советский экран». И все хотели мороженого, мигом образовалась очередь. Откуда-то доносилась песня Софии Ротару: «Стара печаль моя, стара, Пора забыть ее, пора, Но я печаль не тороплю, Я все равно тебя люблю!» Все как обычно, все как всегда, тысячу раз он это видел. Баба Вера очень обрадовалась новости, чуть слезу не пустила, охала, потом заставила Васька еще раз повторить короткий рассказ матери. Он начал было по второму разу, как вдруг раздался звонкий, веселый голос: -- Почем семечки? Он поднял глаза и увидел светловолосую девушку в красном открытом сарафане. Как-то сразу все произошло, он так и не успел понять, когда это случилось. Так бывает, когда падаешь: только что ты шел, и вдруг лежишь на боку на обледенелом тротуаре. Девушка стояла перед ним, вся облитая яростным, торжествующим августовским солнцем, под выгоревшей добела челкой смеялись ослепительные голубые глаза. И он замер, дыхание перехватило. -- Маленький стаканчик – 20 копеек, большой – сорок, -- сказала баба Вера. -- А чего так дорого? -- Это ж белые семечки, -- важно пояснила баба Вера. Девушка пренебрежительно фыркнула, повела бронзовым плечиками, и Васек понял, что сейчас она уйдет. -- Для вас – льготные цены, маленький – пять, большой – десять, -- неожиданно для себя сказал он. – Только скажите, как вас зовут. Незнакомка перевела на него искрящийся голубой взгляд, кончики румяных губ слегка приподнялись. -- Что? Познакомиться хотите? -- Очень хочу. Я – Василий Сердюк, -- он приложил левую руку к груди и картинно поклонился. Девушка захохотала. -- А – Катя. Будем знакомы. Только я не хочу семечек, я просто так спросила. -- А я не продаю семечки, я просто так стою, -- подхватил он и сделал шаг к ней. Катя снова засмеялась, и он почувствовал себя ловким, остроумным, неотразимым. Они отошли на пару шагов. «Какая классная девчонка, -- подумал Васёк, -- я никогда таких не встречал». И тотчас что-то внутри приказало ему: скажи ей это. Скажи. Он сказал. Она перестала смеяться. Солнце стояло в зените, все было залито светом. -- Ты серьезно? – спросила Катя. -- Очень серьезно, -- сердце у него вдруг застучало сильно-сильно. В ее глазах все еще поблескивало веселье, как на поверхности голубых озер мелькают солнечные блики. Но вдруг там, на озерах, солнце скрылось за облаками, глаза потемнели. -- Любовь с первого взгляда? – Катя улыбнулась, но глаза уже не смеялись. Он хотел сказать «да», но не смог, во рту пересохло. И он еще не знал точно: то ли это? Так ли это бывает? Пассажиры, отоварившись и просто подышав кислородом, возвращались в свои вагоны. -- Мне пора, -- сказала Катя. Он испугался. Неужели он больше ее никогда не увидит? -- Как тебя найти? -- А ты будешь искать? -- Да, только скажи, где. -- Я учусь в киевском пединституте. Захочешь – найдешь, -- она уже хотела бежать к своему вагону, но Васек удержал ее, взял за руку (и это прикосновение не было ей неприятно). -- Ну чего? Телефон хочешь? -- Ага, -- он кивнул, сглотнув набежавшую слюну. -- Запоминай: 225-10-10. Все. Я побежала, -- она выхватила свою руку и пошла к поезду. По пути к своему восемнадцатому вагону еще раз оглянулась и улыбнулась ему. -- Я приеду! – крикнул он и помахал ей рукой. Катя едва успела вскочить на подножку своего вагона, как поезд тронулся. Поезд пронесся мимо него, ослепительно заблестела уводящая в неведомое колея, а он стоял, как остолбенелый. Баба Вера подошла, мягко коснулась его плеча: -- Что, Васёк? Понравилась дивчина? -- Да, -- твердо сказал он. -- Э, что тебе до той дивчины, -- махнула рукой баба. – Ты ее и не увидишь никогда. «Увижу», -- сказал он себе. «Не знаю, что из этого выйдет, но увидеть увижу». В тот же день вечером он пошел на почту, позвонил, но там никто не взял трубку. «Видно,еще не доехала», -- думал Васёк. Всю ночь после неудачного звонка он ворочался, впервые в жизни не мог заснуть. Через тюлевую короткую занавесь в низкое оконце хаты заглядывал месяц, пахло ночными, душистыми травами. Чем больше думал он о Кате, тем необыкновенней она ему казалась. Все другие девчонки и в подметки ей не годились. Если б она была здесь, сколько ласковых слов он сказал бы ей! Но ничего, они еще встретятся, непременно встретятся. Он и мечтал, и вспоминал, и сам себе удивлялся: надо же, с ним, Васей Сердюком, приключилось такое, как в индийском кино! Значит, и так бывает -- любовь с первого взгляда. В том, что это любовь, он уже не сомневался. Наутро Васёк едва смог дождаться восьми часов, когда открывается почта. Но в Киеве трубку снова никто не поднял. То же повторилось и после обеда. Анна Демьяновна, дородная телефонистка, жившая на их улице и знавшая его с детства, не удержалась, спросила: -- Кому это ты, Васек, названиваешь? Небось, армейские дружки? Васек помотал головой. -- Краля, значит. Где ж ты в Семихатках киевскую кралю нашел? Васёк покраснел – что за человек, лезет в душу в сапогах! – но рассказал. Уж очень хотелось поделиться с кем-то. Он ожидал сочувствия, но Анна Демьяновна засмеялась. -- Морочит она тебя, Васёк, уж поверь мне. -- Ничего не морочит. -- Морочит, морочит. Да на что ты ей сдался? Что ей, ребят в Киеве мало? -- Ничего вы не понимаете, -- гордо махнул он рукой, но дозвониться ни в тот день, ни в следующий, ни через неделю так и не сумел. А телефонистка все смеялась. В то, что его морочат, Васёк не верил. Ее никто не заставлял оставлять телефон, говорить, где учится. Сама сказала, значит, он ей тоже понравился. А то, что не может дозвониться – бывает. Всякое бывает. И АТС номер могла изменить, телефон мог поломаться, в квартире начался ремонт. К тому же он обещал ей приехать, а не звонить. Осенью, когда убрали хлеба, Васёк поехал в Киев. Тем же поездом, «Симферополь-Киев», в купейном вагоне, не в плацкарте. Лежа на верхней полке, он смотрел на проплывающие за окном широкие поля и начинающие желтеть леса. Сердце стучало в такт движению поезда: «скоро, скоро». Скоро он увидит Катю. Не может быть такого, чтоб двое людей, созданных друг для друга, больше не увиделись. Все еще впереди, целая жизнь, ведь ему только двадцать лет! Он всю зиму будет готовиться, а летом поедет поступать в Киев, и непременно поступит. И они с Катей будут жить в одном городе, а со временем -- и в одной квартире… В горсправке на вокзале узнал адрес пединститута, бросился туда. Вещи взял с собой, да и сколько тех вещей – одна небольшая спортивная сумка. План был самый простой: встать у входа в институт и ждать. День ждать, два. Катя непременно пройдет мимо, он ее окликнет. Она оглянется, узнает его, удивится, подойдет. И золотые блики запляшут на тихой поверхности озер. Он стоял целый день. Мимо туда-сюда ходили студентки, институт был, конечно, девчачий, изредка попадались ребята. Кати не было. Ночь провел на вокзале, в гостиницы было не пробиться, а с половины восьмого снова занял свой пост. И чем выше поднималось солнце, тем упорнее вглядывался он во входящих и выходящих, тем сильнее колотилось сердце. Его учили в школе, что Бога нет, а баба Вера тайком учила его молитвам, и сейчас он готов был молиться: «Господи, пошли вторую встречу!» Кати не было. В четыре часа дня Васёк решил изменить тактику, вошел в здание пединститута, от проходившей по вестибюлю солидной дамы в синем костюме узнал, что студентку можно найти через деканат соответствующего факультета. -- На каком факультете учится ваша девушка? Он не знал. -- Тогда идите по всем факультетам, -- изрекла дама. Васёк так и сделал, но в первом же деканате, на филфаке, его подняли на смех. -- Как, вы фамилии не знаете? Да у нас сотни Кать! – веселились девушки-лаборантки. -- Она такая… светловолосая, с голубыми глазами, -- пробормотал Васёк и почувствовал себя дураком. -- А какой курс, хоть знаете? Он ничего не знал. Знал только одно: эти два человека еще раз должны были встретиться на Земле. -- Я ж говорила, что она вертихвостка, -- осуждающе сказала мать, когда он вернулся и все рассказал. – И не учится она ни в каком институте. Он не стал спорить, понимал, что бесполезно, и ни на минуту не допускал мысли, что Катя могла солгать. Она действительно не лгала, она действительно училась в пединституте. Судьба правильно привела Васька в филфаковский деканат, только он не знал, что весь четвертый курс сейчас на практике, в разных школах. И потому он не мог ее встретить у входа. Через полгода Васёк поехал снова, пристроился к колхозному бухгалтеру, которого посылали в Киев на курсы. Бухгалтер и с гостиницей помог. Был конец вьюжного февраля, стоять на улице было холодно, он ждал ее в вестибюле. Ждал четыре дня, уже вахтерша обратила на него внимание, и, узнав его историю, сочувственно качала головой. Кати не было. И с каждым днем угасала надежда. Сотни лиц мелькали перед глазами, красивых, банальных, неприятных, только нет того, единственного лица. К пятому дню надежда почти совсем догорела. Он подождал до окончания первой пары, и, попрощавшись с вахтершей, пошел к выходу. В груди что-то сжималось, давило. Зачем было обманывать, зачем лгать? Неужели права баба Вера: все городские лживые, надменные, готовые поиздеваться над простыми людьми? Он вышел из пединститута и пошел к станции метро, не видя, как с противоположной стороны к пединституту подходила Катя. Она болела гриппом, болела тяжело, почти две недели, и только сегодня вышла из дому, пошла в институт на одну вторую пару, и то потому, что не хотела пропускать практическое занятие. Выйди Васёк из института двумя минутами позже, они столкнулись бы у входа лицом к лицу. -- Да ты не сумуй, не грусти, -- сказала ему баба Вера. – Ну ее к бесу! Мало ли у нас в Семихатках девчат? …Прошло двадцать лет. Умерли один за другим три генсека, а последний генеральный секретарь превратился в президента СССР и в этом звании утратил власть, а потом и СССР исчез. Карта мира изменилась, двуполюсный мир стал однополюсным, а в Семихатках все по-прежнему. -- Станция Семихатки. Время стоянки поезда «Симферополь-Киев» пятнадцать минут, -- металлическим голосом объявила в громкоговоритель дежурная по станции. Из вагонов вывалились кучки разомлевших, с красными от вагонной духоты лицами пассажиров. Осмотревшись, они разделялись – мужчины шли к пивной бочке, матери семейств покупали съестное, подростки шли к киоску за «Спид-Инфо». И все хотели мороженого, мигом образовалась очередь. Откуда-то доносилась песня Софии Ротару: «Желтые розы в купе, Мне говорят о тебе, мне говорят, как ты мне дорог…». Правда, кроме чебуреков, на перроне начали продавать шашлыки, жареных кур и сладкую вату. Из семнадцатого вагона вышла семья из четырех человек: седоватый крупный мужчина лет сорока пяти в майке и шортах до колена, женщина лет сорока в цветастом платье, и двое детей: мальчик-подросток и девочка лет десяти. Девочка с интересом оглядывалась по сторонам, подросток казался надутым: явно страдал оттого, что в свои пятнадцать он путешествует с родителями, а не сам, как подобает настоящему мужчине. Женщина рассеянно обвела взглядом перрон: -- А я здесь была когда-то, давным-давно… И ничего не изменилось. Муж ее ничего не ответил, он уже заметил невдалеке ящик со темным пивом, которое продавал небритый мужик в майке и спортивных штанах. Он подошел к продавцу, жена последовала за ним. -- Почем пиво? -- Две гривны, -- хриплым, пропитым голосом ответил мужик и поднял голову, недоброжелательно посмотрел на супружескую чету. Лицо у него было помятое, с темными мешками под глазами, волосы на голове свалялись, изо рта несло перегаром. Ясно, все деньги, что зарабатывает, тотчас пропивает. Женщина взглянула на алкаша с осуждением. -- А чего так дорого? – спросил мужчина, и не дождавшись ответа, повернулся к жене: -- Кать, тебе брать пиво? -- Нет, не хочу, -- ответила она и вдруг сквозь пелену лет что-то пробилось в ее памяти ее, как луч сквозь пелену туч. Белые семечки, «чего так дорого», смешной пацан, которому она дала вымышленный телефон…Это было здесь же, в Семихатках. Но как давно, Господи, как давно… А он сразу узнал ее. Все те же светлые волосы, та же любовь к ярким краскам – цветастое платье. Но черты слегка оплыли, и загар не тот, на потемневшем лице – красные прожилки расширившихся сосудов у крыльев носа, в углу рта – золотой зуб. И голубые озера навсегда заросли ряской. Он протянул ее мужу бутылку пива, взял две смятые гривны. И не удержался, сказал довольно громко: -- Я не продаю, я тут просто так сижу… Глаза их встретились, и он увидел, как на миг всколыхнулась ряска на поверхности озера. -- Смотри, Кать, Витька малой мороженое покупает, а мы ей еле бронхит залечили, -- вдруг возмутился муж, и оба поспешили к лотку мороженщицы, где сразу начался крупный семейный разговор, продолжившийся и в поезде. Он ждал, что она оглянется, но она не оглянулась. Узнала ли? Снова промчался мимо поезд, промчался уже навсегда, и день прошел, на землю упали сумерки, а он все сидел и терзался одним и тем же вопросом: зачем? Зачем эта вторая встреча? Напрасно плакала перед смертью баба Вера, напрасно умоляла мать – Василь Сердюк так и не женился. Сошелся в зрелых уже летах с одной, из соседнего села, пожили немного, но что-то там не сложилось. Так и жил один до самой смерти. Кто его знает, почему? © Елена Шерман |
|
|
