13.07.2013 Гроза |
 Внезапно налетает на город весенняя гроза, и испуганные пешеходы разлетаются во все стороны: забегают, отряхиваясь, в ближайшие магазины, жмутся под навесами, торопливо прячутся в открытых подъездах. Не знаю, как вы, а я люблю, достигнув заветного убежища, смотреть на мимолетное буйство стихии, на город, который сквозь мутную пелену ливня кажется новым, непривычным – как на старой открытке. Но откуда я бы не любовалась грозой – из чужого подъезда или из собственной квартиры, всегда в памяти всплывает одно и то же, одно и тоже. Так уж сложилась жизнь. Или я сложила ее сама, по неопытности и легкомыслию перепутав изначальный узор мозаики. Первым в памяти воскресает бесконечно далекий, прогремевший над землей тысячу лет назад гром. Мальчишка и девчонка бежали по опустевшим улицам под начинающимся дождем, подгоняемые грохотом грома и биением собственных сердец, пока не нашли спасение в чужом, темном, пахнущем пылью подъезде. Они юркнули в подъезд вовремя: крупные капли перешли в сплошную стену дождя, отгородившую их от мира. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, задыхающиеся и счастливые – потому что успели, потому что беснующаяся за порогом гроза бессильна причинить им вред, потому что им по восемнадцать лет – и еще потому, что полюбили друг друга. Те внезапные, жаркие, неутолимые поцелуи, хлынувшие как ливень! Твое лицо было мокрое, я пила дождевые капли, вытирала их губами, и обычная вода опьянила меня, как самый хмельной напиток. Кто-то мог войти, кто-то мог выйти, кто-то мог услышать, увидеть, подсмотреть в замочную скважину – плевать, мы понеслись, как неслись белые лепестки и зеленые листья в мутных потоках, заливавших улицы. И никогда не жалели об этом. Казалось, те двадцать минут изменили жизнь. Когда мы вышли на улицу, мы не просто вышли в совершенно новый город, в совершенно новый мир – мы сами стали другими. Отныне не было «ты» и «я», отныне могло быть только «мы». И как знак благословления над нами, над нашим маем встала огромная, яркая радуга. Она держалась очень долго – мы шли домой через весь город, попадая ногами в теплые лужи и смеясь, а она все не хотела уходить, она медленно тускнела, она упорно отказывалась растворяться в небе. И мне хотелось верить, что эта неугасаемая радуга – это наша любовь, которая будет вечно длиться, вопреки природным законам. Такая прекрасная радуга, такая сумасшедшая радость не могут уйти бесследно – пусть хоть тень, хоть намек останется на бесстрастных лазоревых небесах; хоть знак, чтобы было во что верить сердцу. Конечно, радуга угасла, но сердце продолжало верить. Когда и же верить, как не в восемнадцать лет? И когда же, как ни на излете отрочества и в начале юности, не играть в игры? Вера и азарт – опасное сочетание. Если б можно было стереть из памяти – вычеркнуть из жизни! – вечеринку в случайном доме, веселую толпу гостей, заведенную музыкой, алкоголем, близостью, паузу между танцами, и лицо лучшей подруги – близко-близко. Я снова вижу горящие светлые глаза, обведенные черным карандашом, красные пятна возбуждения на скулах; я даже чувствую запах ее духов – запах вянущих трав. Не помню, с чего начался спор, но никогда не забуду, чем он завершился. – Не спорь, они все одинаковые! Они полигамны по природе, это доказано. – Когда мужчина любит по-настоящему, для него существует только одна женщина. – Ну конечно. Ты же сама в это не веришь! Ты споришь, лишь бы спорить. – Если тебе не повезло, не распространяй свой опыт на все человечество! – Нам всем везет одинаково. Твой ничем не лучше других. – Завидно, да? – А что, он особенный? – Да, особенный. Не веришь? Могу доказать. Да, я сама! Я сама сказала эти слова, я первая предложила эту глупость – первая, по своей воле. И подруга еще упиралась, отнекивалась, а я сама, идиотка, настаивала – вдруг загорелось внутри, вдруг захотелось поставить все на карту, вдруг обуяло безумное желание пройти со свечой по пороховому погребу. Какой-то бесенок подталкивал меня, но, понимаете, я ведь была уверена, что – выиграю! Я была стопроцентно уверена, что выиграю! Ни на миг не было сомнений, ни на секунду. Пари было очень простое: она звонит и приглашает его на свидание. Куда? Да хотя бы в кафе, в котором мы обычно встречались. Если он придет – значит, я проиграла. Но он не мог согласиться, это было исключено. Если б я допускала хоть на миг такую возможность, разве б я стала играть? … Не забыть его глаза – растерянные, недоумевающие – и торжествующий взгляд подруги. Я подлетела коршуном к столику, начала что-то кричать, и некому было объяснить им, что это кричит мое отчаянье, великое отчаянье человека, поставившего все свои сбережения на красное после того, как 10 раз подряд выпадало черное – и опять выпало черное! Меня трясло, как в лихорадке, я боялась упасть. Посетители оглядывались на нас, но мне уже все было безразлично, все – кроме этих двоих. Может быть, это был еще не конец. Но тут подруга плеснула масла в огонь и сказала, что это была проверка. На том все и закончилось. Я не простила, он не простил – в 18 лет нет проблем с верой и адреналином, но всегда сложно с прощением. Он не мог понять, как я могла играть – а мне было непостижимо, как он мог придти на свидание. – Но ведь это не измена! Это ничего не означает! – Означает! – Если ты могла спорить на меня, значит, ты меня не любишь! – Это ты меня не любишь. – Любил. До сегодняшнего дня. Мы долго болели друг другом, долго мучились порознь. Потом были даже попытки сблизиться, начать все сначала – но ни в реку, ни в весенние дождевые ручьи не дано вступить дважды. Встречи сошли на нет, остались звонки, с каждым годом становившиеся все реже – пока не прекратились совсем. Глупо, все получилось необычайно глупо! и не повернуть время вспять. Где та глупая восторженная девочка, которая загадывала на радугу и цокала каблучками по мокрому асфальту? Где опытная ранней горькой мудростью подружка? Где плечистый мальчишка с полными, сочными губами? Где тот дом? Где страна? Все изменилось до неузнаваемости, и только грозы – внезапные майские грозы – все те же. И я по-прежнему люблю их. Несмотря ни на что. © Елена Шерман |
|
|
